Парк

Сегодня прекрасный светлый сентябрьский день. Я уже тысячу лет не выходил из дома, лишь время от времени сквозь грязные стёкла окон констатируя смену времён года. Нет, утрирую, конечно, но выбраться куда-нибудь надо бы в кои-то веки…

У нас забавный городок. Или я забавный. Что в кавычках, что без. Как бы то ни было, но сколько я здесь ни живу — а живу я здесь всю жизнь — нет-нет, да и узнаю о каком-нибудь весьма интересном месте, о котором раньше и понятия не имел. Хотя, казалось бы. Городок маленький — на одном конце пёрнешь, на другом кто-нибудь вздрогнет от неожиданности.

Вот и пару месяцев назад, возвращаясь на трамвае с не слишком удачного собеседования, узрел в окно поразительный по красоте парк. Тогда ещё подумал, что надо как-нибудь туда наведаться. Прогуляться, подумать о вечном, полюбоваться спокойной красотой этого места, и всё в таком духе. А тут как раз делать совершенно нечего. Я и так-то не слишком перерабатываю, к сожалению — благодаря нашим расчудесным политикам, последние года два и в офисе-то найти хорошую работу стало сложновато, что уж говорить об удалённой. Но вот сегодня даже то немногое, что было — сделано, а собственный проект, наконец, добрёл до версии 1.0.0 и притаился, сжавшись в комок от страха перед предстоящим боевым тестированием.

Надо выбираться.

Телефон, телефон, телефон… Чёрт! Кресло. Вот телефон.

— Моисеич! Привет. Чем занят, какие планы? … Такая же фигня. Слушай, я тут подумал, что несколько запсел дома. Надо бы вытащить себя куда-нибудь. Нас, точнее, вытащить. И я даже знаю, куда. … Очень смешно. Нет, не туда. Нас там с прошлого раза не любят. Как ты относишься к природе? Ну, как, к природе… К относительной природе. В общем, я тут недавно проезжал мимо чудесного парка. Никогда там не был. Давай прогуляемся, что ли. Одному скучновато. … Ага. Давай у трамвайной остановки через полчаса. И накатить чего-нибудь захвати, ладно? Не трезвым же наслаждаться красотой этого мира. Я совсем на мели… Всё, одеваюсь.

Нет, какой всё-таки офигительный день… Даже на трамвайной остановке. Даже на трамвайной остановке в ожидании вечно опаздывающего Моисеича. А вот, кстати, и он. Даже оглядываться не надо. По позвякиванию в рюкзаке его узнаешь его.

Поездка не очень долгая, особенно за разговором. Наша остановка, выходим. Чуть дальше по улице. Переход. Какие-то газоны, лавочки, чёрт знает что…

Да. Даже сквозь ограду парк больше похож на рай. Вместо ангелов и праведников, правда, какие-то дети бегают, но рай всё-таки городской, как-никак, так что сойдёт. Где тут вход-то?..

Осень. Пожелтевшие листья уже опадают, и высокое холодное небо становится ещё выше. В этом парке ему уже не мешают уродливые фасады домов. Неожиданно крутой берег у такой небольшой речки. Корявые и мокрые, но одновременно грациозные яблони. Прозрачный воздух, ветви, небо… Последний раз такое волшебное чувство было на Кольском под Эльморайоком. Уже и не помню, когда это было.

— Моисеич! Ну куда тебя опять понесло?

— Соломоныч, давай передохнём. Тут скамейка.

Действительно, скамейка. А. Ну, да. Где скамейка, там и волшебный рюкзачок, ясное дело. Идея неплохая. Что сегодня волшебного?

— Э… А чего так мало-то?

— Фига себе мало! Три бутылки.

— Я и говорю, чего так мало-то?

— Гражданин! Вы мне это прекратите. Вас я назад не потащу, а меня вы назад не утащите.

Что за чёрт! Полтора литра на весь вечер. На двоих. Либо он окончательно спился и боится уйти в запой, либо он просто жмот и жлоб.

Ладно я. У меня денег только на общественный транспорт и хватает. Купи я что-нибудь ещё, и мне придётся либо искать в этом парке работу, либо заниматься разбоем, либо пускаться в увлекательное многодневное пешее путешествие домой. Но Моисеич! Он вчера зарплату получил.

А закуска? Что это за резиновые палочки? Он уверен, что они предназначены для засовывания именно в то отверстие, что находится в голове? Я — нет.

Ладно. В конце-то концов, в самом деле. Мы сюда на прогулку припёрлись, а не на пьянку. Пьянку можно устроить и по возвращении с прогулки.

После третьей осень стала ещё прозрачнее. В отличие от Моисеича, который решил полюбоваться утками в речке почему-то не прямо со скамейки, а подойдя к ним поближе. Я уже упоминал, вроде, о крутом береге. В общем, в результате уже скорее утки любовались Моисеичем, причём, непосредственно в родной для себя среде, нежели Моисеич — утками.

— Соломоныч! Спасай! Тут берег скользкий. Не выберусь никак.

— Что ж ты творишь-то? Простудишься же к чертям… Эх! Сейчас. Подберусь… Э-э-эх!!!

М-да. Утки, наверное, такого цирка не видели примерно никогда. К первому клоуну присоединился второй. Тоже в родной для уток среде.

— Ну, теперь, Соломоныч, у нас есть весьма уважительный повод для четвёртой. Сентябрь, конечно, не октябрь и уж, тем более, не ноябрь, но и определённо не август, а тем паче не июль или, скажем, май или даже апрель.

— Моисеич. Я знаю, что ты уже выучил названия месяцев года. И даже примерно знаешь, в каком месяце какие погоды обычно стоят. Однако, я бы всё-таки предпочёл обойтись и вовсе без повода, чем получить такой. Ладно. Давай. За здоровье. Физическое, а главное, душевное.

Сидеть на скамейке всё-таки наскучило, и мы, хлюпая ботинками, неспешно подефилировали дальше по парку. Вокруг прогуливались живописные парочки, женщины с колясками виртуозно вписывались в повороты узких вертлявых дорожек, дети с дикими воплями гонялись за птицами. Спокойная и грустная осенняя идиллия.

…Вечерело. Парочки, женщины, коляски и дети стали приобретать багровые оттенки. Небо материализовалось и стало почти осязаемым, ударившись в махровый импрессионизм. Где-то тревожно закаркали.

Мы неспешно шагали по парку, притихнув и задумавшись. Время куда-то пропало, мы были в этом парке вечность, и вечность не знала, что она длится.

За очередным поворотом обнаружился живописный пруд, за которым вдали на холме высилось что-то странное, нечто среднее между средневековой крепостью и скалой. Чего-чего, а скал в нашей местности никогда не было, так что это каменное нечто явно было рукотворным. Было абсолютно безразлично куда идти, так что мы направились к этому строению.

Посыпанная гравием дорожка, обогнув пруд и взобравшись на холм, привела к тяжёлым железным дверям. Заперто не было, и мы вошли внутрь.

Больше всего это походило на тюрьму, разве что решёток не было. То есть, я думаю, что это походило на тюрьму. Сам я в тюрьме как-то не был, тьфу-тьфу. Но общая атмосфера почему-то наводила на мысли о Бастилии. Лабиринт тёмных коридоров и лестниц и множество одинаковых дверей по обеим сторонам. Окон мало, но если уж встречаются, то огромные. Стёкол нет, двери железные, всё остальное — камень. Мы поднялись на пятый этаж.

Я ожидал увидеть всё, что угодно — от горы слегка зачерствевших трупов до хора депутатов Государственной Думы. Во всяком случае, что-то соответствующее мрачному настроению этого места. Но только не это. Никак не это.

Прямо посреди коридора стоял огромный прилавок, накрытый белой в цветочек клеёнкой. По бокам к прилавку были привязаны разноцветные шарики, а за прилавком на высоком табурете сидела бабка. Нет, не так — Бабка. На голову Бабке был повязан белый платок всё в тот же цветочек. На самом прилавке выстроились рядами бутылки с коньяком, водкой, пивом и всевозможными настойками, а перед ними горками были навалены кренделя и, почему-то, пакетики с приправами. Мы остановились как вкопанные.

— Подходите, милаи-и-и! — заголосила Бабка. — Что желаити? Водочки? Коньячку францускава, настоечки домашней? Покушать, покушать берите!

— Соломоныч! Ходу, ходу! — в панике сбивчиво зашептал Моисеич.

— Подожди, Моисеич. Что это за фарс? Что это за хрень такая?!

— Допились мы с тобой, Соломоныч. Вот что это за хрень.

— Тогда смысл — «ходу»? Бабка здесь или за углом — какая разница?.. — Я повысил голос — Скажите, бабушка, что вы здесь делаете? Откуда вы здесь взялись?

— Как это откудова? Всегда здесь сижу, путников привечаю… — Бабка прищурилась. — Эге… Дак вы внове? — засуетилась. — Внове… внове… Надо отметить…

Подхватила бутылку водки, лихо свинтила колпачок, запрокинула и, громко булькая, влила в себя всё содержимое. Схватила крендель, откусила сразу половину и, порыкивая и чавкая, стала его поедать.

Тут уже нервы не выдержали у меня. Я схватил Моисеича за локоть, и мы рванули прочь. Кубарем катясь по лестницам и вихрем проносясь по мрачным коридорам, домчались до открытых железных дверей и вылетели, наконец, наружу.

«Что за трэш… Что за трэш…» — полубегом ковыляя вокруг пруда, причитал Моисеич. Я вторил ему матом, спотыкаясь вслед.

Некоторое время спустя, сидя на очередной скамейке, отдышавшись и основательно поправив нервы, мы пришли к выводу, что прогулка однозначно удалась, а посему пора отсюда сваливать, причём, немедленно.

— Веди, Соломоныч. Где здесь выход?

— Откуда я знаю? Я здесь впервые, как и ты. Как шли, а уж тем более, как потом бежали, я не помню. Неважно. Парк вряд ли большой. Просто пойдём куда-нибудь по прямой, выйдем к ограде и вдоль неё, делов-то…

Уже почти стемнело. То по дорожкам, то по газонам, пару раз упав и множество раз споткнувшись, наконец вышли к ограде. Некоторое время поспорили о направлении дальнейшего движения. Я собирался идти направо, Моисеича почему-то тянуло налево. В конце концов, осознав идиотизм спора, мы уступили друг другу и двинулись. Я налево, Моисеич направо. Выругались, вернулись, бросили монетку (я поставил на орла — направо), немедленно её потеряли в траве и пошли налево.

Вот и ворота. Облегчённо вздохнув, вышли.

— Моисеич, что за… Моисеич?

Мне стало страшно. И не потому, что Моисеича нигде не было, хотя только что он был буквально в нескольких сантиметрах от меня.

Я был в парке.

Это уже не попахивало, это уже воняло бредом. Воняло мерзко и тоненько, как воняет перележавшая в походном рюкзаке сырокопчёная колбаса. Ладно. Допустим, мы не дошли до края парка, хотя на кой чёрт кому-то вздумалось делать посреди него ограду? Но откуда здесь этот крутой берег речки и такая знакомая скамейка? И куда, чёрт побери, подевался Моисеич?

Покричав его и побегав немного вокруг, я обречённо опустился на скамейку и уныло посмотрел на берег, по которому явно недавно кто-то скользил. Причём, судя по всему, не в одиночку. Оглянулся на ограду. Ограда была на месте. За ней, похоже, всё та же часть парка, по которой мы только что шли с Моисеичем. Никакой дороги, никаких трамвайных остановок, не говоря уже о трамваях, ясен пень.

Так. Что в подобной ситуации сделает среднестатистический средненормальный человек? Прежде всего, понятно, охренеет. Это уже сделано. Потом откажется верить очевидному. И чем это очевидное станет объяснять? Ну, во-первых, наверное, сном. Как там у нас?..

Закончив некоторое время спустя себя щипать, бить по мордасам и не вспомнив ничего более утончённого, я перешёл к следующей популярной гипотезе. Свих головного мозга. В двух вариациях. На почве злоупотребления алкоголем и… Ну, просто свих. Я не психиатр, не знаю.

Первое я отбросил сразу. Какое, к лешему, злоупотребление? Говорю же, полтора несчастных литра на двоих. И то с закуской. Хоть и в виде этих идиотских резиновых палочек. Просто свих? А откуда я знаю? Не хотелось бы, конечно…

А вот что хотелось, причём, что странно, хотелось жутко, так это спать. Я в тупике. Ничего путного в голову не приходит, что делать — ума не приложу. Идти… Куда? К следующей весёлой ограде? Да и не видно ни зги. Что мешает погулять, блин, в своё удовольствие утром? Да какого чёрта?.. Я растянулся на скамейке и мгновенно заснул.

— Спит. Как ни в чём не бывало. Весёлый чувак…

Я открыл глаза. У скамейки образовалась девица неопределённого возраста и, почему-то, в комбинезоне. Но симпатичная. Судя по тусклому свету, росе на всём, чём только можно, и общей продроглости моего организма, было раннее утро.

— Здравствуйте… — я сел, протирая глаза. — Вы, наверное, работник парка… Вы не подумайте, я рад бы спать в собственной кроватке, но вот добраться до неё никак не могу. Э… Не в смысле того, что не могу, а в смысле… В общем, у вас тут форменный дурдом. В смысле, бардак. То есть, простите… Блин.

— Хм. Дурдом, всё-таки, более подходит к ситуации. Но уверяю, только для тебя и только на первых порах. Привыкнешь.

— В смысле — привыкнешь?! Что-то меня заело с этим смыслом… В общем, немедленно верните меня обратно! В смысле… да блин. Я имею в виду, за пределы этого эдема. И Моисеича тоже. И, кстати, где, в конце концов, Моисеич?!

— Какой ещё Моисеич? А… Тот приятный полный молодой человек, с которым вы вчера изволили нажраться в нашем, как ты выразился, эдеме подобно невоспитанным свиньям?

— Что значит — нажраться?! Полтора литра! На весь вечер! На двоих! С закуской! Если её, правда, можно назвать закуской. И что за тон?! Я привык к адекватному к себе обращению.

— Ну, адекватное обращение — штука довольно бессмысленная. Впрочем, здесь и само понятие адекватности довольно зыбко, как ты сам скоро поймёшь.

— Похоже, я уже это начинаю понимать. Так где Моисеич?

— Да что ты пристал ко мне со своим Моисеичем? Где-нибудь на другой скамейке отсыпается. Или под. Скамейкой. В общем, пойдём, я покажу тебе кое-что. Обычно даже до самых тупых к утру всё само доходит, но ты — это что-то уникальное. Самое интересное просто взял, и проспал.

Шли долго. Очень долго. По совести сказать, неприлично долго. Небо светлело. Свежий ветерок покачивал лысеющие ветви деревьев, унося с собой лист то с одной, то с другой. Роса куда-то подевалась, послышалось одинокое карканье проснувшейся вороны. Справа по-прежнему медленно текла река. Странная это была река. Ни извилины, абсолютно прямая, сколько ни идёшь вдоль неё. Можно было решить, что она искусственная, если бы не берега, неровные и то высокие, то низкие и болотистые. И утки. Сделать такое количество искусственных уток и загрузить их в искусственную реку додумался бы только весьма солидный человек. Я уж не говорю о сложности подобного мероприятия. Утки торчали в воде в строго шахматном порядке. Причём, нечётные от берега ряды медленно поворачивались вокруг своей оси по часовой стрелке, а чётные — против. Иногда вдруг кто-то крякал, и тогда остальные удивлённо смотрели на крякнувшего.

Я был столь поражён этим пьяным кошмаром ведущего передачи «В мире животных», что совсем позабыл о времени. А между тем уже совсем рассвело. Да сколько же мы уже идём? Парк просто не может быть таким большим. Он бы целиком в город не поместился, а за черту города мы выйти не могли, вокруг него автокольцо.

Я уже собирался было протестовать и требовать объяснений, как мы вошли в небольшую берёзовую рощицу, и моя спутница остановилась.

Посреди рощицы была огромная яма. Нет, не так. Зиял огромный провал.

Я на всякий случай остановился поодаль. Кто этих парковых работников знает?.. Они мне всегда казались подозрительными. Даже столь симпатичные и хамоватые.

— Вот. Смотри.

— Куда? Зачем? Ну, яма. Вы в неё мусор сбрасываете? Не слишком экологично.

— Ты бы очень удивился, если бы понял, сколь глубокий подтекст оказался в твоей идиотской шутке… Да подойди ближе, не бойся. Собственно, как ни смешно, сейчас ты опасаешься того, чего сам недавно так категорично требовал.

Я опасливо, бочком, прошуршал по опавшим листьям к краю ямы и заглянул вниз.

Это было невозможно. За последние несколько часов я столько раз охреневал, что теперь просто констатировал, уже без выдохшихся эмоций. Это невозможно.

Внизу, на огромной глубине, жутко далеко, с высоты птичьего полёта кокетливо и бесстыдно красовался наш просыпающийся городок. Я в этом был уверен, потому что как-то раз привелось пролететь над ним на кукурузнике. Пилот Семёныч был несколько нетрезв, так что те виды я запомнил очень отчётливо. В те минуты как-то всё представлялось очень отчётливо.

Далеко внизу медленно ползли трамваи, редкие крохотные человеки виднелись то там, то сям, заметно кучкуясь в основном у магазинов, где «было». И всё это сквозь редкие облачка, освещаемые сверху тусклым осенним солнцем.

— Что это за хрень? — этот вопрос с недавних пор меня явно преследовал.

— Это твой расчудесный город.

— Ну всё. Довольно. Сворачивайте весь этот воображариум, тушите иллюминацию и ведите меня к выходу. Надоело. И Моисеича найдите, наконец. Что это за цирк? Где вы, кстати, такую колоритную бабку откопали?

— Какую ещё бабку?

— Алкоголичку. В платке в цветочек.

Лицо моей спутницы стало озабоченным. «Да вроде я не слишком резко… Слабоватый какой-то попался. Тихо шифером…» — забормотала она.

— Я — в порядке! Заканчивайте, говорю! Хороший же парк. Что за шутки? Дайте людям спокойно отдохнуть, погулять, природой полюбоваться в кои-то веки среди всей этой вонючей городской мутотени. Нет, блин! Скучно им здесь! Яму дурацкую вырыли среди такой рощицы, домиков пластилиновых налепили, фонариков натыкали, уток выдрессировали, Моисеича похитили — подвыпившего человека, между прочим! Постеснялись бы…

— То есть, тебя особо не смущает всё то, что ты здесь видел?

— Слушайте, нам в прошлом году нового мэра выбрали. Он за месяц все велосипедные дорожки обрусчатил. Чтобы кататься было удобнее, очевидно. Не удивлюсь, если заодно во всех парках города поставил ограды в рандомных местах и перевёл в эти парки весь персонал нашего ДК.

— Ты вообще где-нибудь в вашем э… городе парк видел?

Мне стало обидно за родной населённый пункт.

— Видел, конечно! На Сталелитейной!

Повисло неловкое молчание. Плавно перешло в задумчивое.

— Нет, ну… Ладно. Ограды, утки и бабка — ладно. Но парк что-то действительно великоват… Не может его тут быть. Так откуда он здесь взялся-то? Раз нету. Парка.

— Так и не понял… Ты мёртв, милый. Как и твой друг. Тем светлым сентябрьским днём вы прогулялись чуть дальше, чем думали.

Вообще, я человек не особо тупой. Правда. И не слишком упёртый. Романтичный даже кое-где. Кое в чём. Иногда. Просто в подобной дребедени разум начинает спасать психику, а психика, в свою очередь, разум. Такое вот взаимовыгодное сотрудничество. В результате человек выглядит полным идиотом, но, во всяком случае, идиотом до некоторой степени дееспособным. Но чем дольше эта дребедень длится, и чем дребеденистее она тебя дребеденит, тем ближе конец этому сотрудничеству. Наступает момент, когда разум с психикой в этом бою бегают зигзагами уже каждый сам по себе.

— Но я же этот парк видел раньше! Гораздо раньше, чем мы с Моисеичем сюда приехали.

— И? Просто ещё один признак скорой смерти. Как нехорошие боли в груди или определённые результаты анализов.

— Но Моисеич-то парка раньше не видел!

— Опять же — и? Не все же сдают вовремя анализы или склеиваются от сердечного приступа. Если бы, скажем, тебе на голову упал кирпич, ты бы его скорее всего вообще не заметил.

— А что мне упало на голову?

— Да японские картинки! Не знаю! Но явно давно и что-то очень тяжёлое! Я тут новоприбывших встречаю, а не в отделе кадров работаю.

— Так где мы? Это что-то вроде рая?

Моя спутница ухмыльнулась.

— А ты считаешь себя достойным вашего рая?

— Ад? Преисподняя? Вальхалла? Дачный участок Рабиновича?

— Да как хочешь. Кто-то называет так, кто-то эдак. Просто… Просто мы тут. Время от времени кто-то умирает в Яме и оказывается здесь. Всё.

— И что дальше?

— Ничего. Ходим, бродим, на скамейках сидим. Дети бегают, утки плавают, птицы летают. Чего тебе ещё нужно?

— Бессмыслица какая-то… Зачем всё это?

— Откуда я знаю? Может и незачем.

— И что же… Как же… Чего делать-то?

— Как же вы меня утомили своими «что делать»… Обязательно поначалу всем нужно что-то делать. Эк вас в Яме закручивает-то… Ничего, пройдёт со временем.

— Но должны же быть какие-то… цели, стимулы, правила, структура…

— Цели, правила… Нет, ну если ты, скажем, плюнешь кому-нибудь в рожу, то вполне вероятно, получишь в глаз.

…

Жаль всё-таки, что я не слишком тупой и не особо упёртый… Мои разум с душой и впредь, безмятежно обнявшись, спокойно и мирно жили бы, отгороженные от этого ужаса пустоты. Я писал бы этот рассказ без конца, уверенный, что набреду, наконец, на выход, или встречу кого-нибудь, кто знает, в какой стороне он находится. Я бы просто не задумывался о том, что не могли мы все, как один, просто вот так взять и заблудиться в городском парке. Говорят, тут есть такие. Некоторые думают, что просто загулялись и застряли здесь на ночь, предпочитая не замечать количество этих ночей. Кто-то уверен, что это рай — этих другие принимают за городских сумасшедших. Ну а кто-то вообще просто не слышит того, что им кто-то говорит о парке. Я писал бы, сидя на скамейке, слушая крики птиц и вдыхая свежий осенний воздух задумчивым вечером в городском парке.

Но я не закрыл вовремя глаза. И теперь знаю, что я здесь. Просто здесь.

P.S. Моисеича, кстати, так и не нашли.